По следам «двух миллионов изнасилованных немок»

«Советские солдаты насиловали немок всех возрастов и любых политических взглядов, вне зависимости от того, были ли те сторонницами национал-социалистского режима и его войн или нет. Они жестоко обращались даже с теми женщинами, которых сами только что освободили из концентрационных лагерей…».

Вторая цитата — не из немецкой печати конца Великой Отечественной и не из публицистики периода «холодной войны». Автор данного утверждения – немецкая публицистка Керстин Бишль, исследователь темы сексуального насилия Красной армии в Германии на исходе Великой Отечественной войны. Именно так, а не иначе, сформулировано новейшее достижение зарубежной науки в изучении данной проблемы.

Венчает его устоявшееся в литературе астрономическое число изнасилованных красноармейцами немок – 2 000 000! Несмотря на крайнюю сложность и деликатность темы, она давно взвешена и исчислена. Но насколько объективен и добросовестен такой подход? Чем подкрепляются рассуждения исповедующих его учёных? Как были посчитаны два миллиона жертв и существуют ли более подробные данные на сей счёт? Попробуем ответить на эти вопросы.

Секс на фронтах Первой мировой

Имеет смысл начать рассмотрение событий с 1914 года, когда русский солдат впервые в ХХ веке ступил на немецкую землю. Германская пропаганда, конечно же, не оставалась в стороне. Она «…лишь подливала масла в огонь, представляя русских, особенно казаков, бесчеловечными средневековыми варварами и азиатами («бродячие крысы», «степняки зловонные» — лишь типичные эпитеты), которые убивают жителей и насилуют женщин», — отмечает современный исследователь К. А. Пахалюк.

Действительно, казаки едва ли были ангелами. Чинимым ими ещё с конца XIX века погромам, прежде всего – еврейским, английский историк Джон Клиер посвятил отдельное многолетнее исследование. И – пришёл к неожиданным выводам: «мотив изнасилования во время погрома приобрёл мифологическое значение», которое вызревало десятилетиями. Сами же инциденты подобного рода были редки и ни разу не приводили к искалечению жертв.

Оккупация Восточной Пруссии 1914–1915 годов в этом смысле не являлась исключением: насилие в отношении местного населения сурово пресекалось командованием, стремившимся поддерживать дисциплину в войсках и заботиться о немецких подданных. К примеру, командующий 1-й армией генерал П. К. Ренненкампф ещё 6 августа 1914 года приказывал «…прекратить поджоги селений беспощадными мерами. С населением, не встречающим нас огнём, поступать как с мирными жителями, расплачиваясь русскими деньгами за всё взятое». Он и впредь следил за положением дел, отстраняя от службы высоких чинов, вверенные которым войска не платили за фураж. Насильников и подавно ждали военно-полевой суд и расстрел. Происходившее тогда сдержанно и корректно оценивалось даже в немецкой научной литературе.

Исследователь военной повседневности Первой мировой войны А. Б. Асташов, проанализировавший колоссальный объём архивных первоисточников, отмечает, что фронтовые реалии серьёзно повлияли на развитие семейно-сексуальных отношений солдата-крестьянина. Война «развела» женатых, и в то же время раскрыла перед холостыми целый веер возможностей. Прежде всего, невиданный размах приобрела проституция. «Значительную группу женщин, предоставлявших сексуальные услуги армии, представляли многочисленные проститутки, особенно в оккупированных районах Австро-Венгрии», – пишет Асташов. Это закономерно привело к вспышкам венерических заболеваний в действующей армии и прифронтовой полосе. Неспроста появлялись приказы подобного содержания: «В военное время надо одного бояться, одного страшиться – это женщин. <…> Вам, Г.г. офицеры, решительно рекомендую обзавестись го***нами. По нынешним временам это немножко дорого, но не дороже своего здоровья». Однако, сколь бы цинично это ни звучало, такое неблаговидное явление было обусловлено согласием, то есть полным непротивлением сторон. Согласие и насилие – это взаимоисключающие понятия.

Первая мировая война завершилась для российского общества не только социальной, но и сексуальной революцией. В 1917 году русский солдат устремился с фронта домой, к семейному очагу и его хранительнице. Не сразу, но изменилось само отношение к женщине, семье и браку, что обличители большевистского режима ни утверждали бы о его борьбе с институтом семьи. «Возвращение на фронт состоялось в годы Великой Отечественной войны, но уже в качестве члена современного общества <…>, с выходом на первое место как отдельной функции чисто человеческих (в том числе сексуально-любовных) отношений. Это нашло выражение в культе женщины-подруги, ставшем одним из важных элементов патриотического мышления советского солдата», – заключает Асташов. Ни единого конкретного примера изнасилования «человеком с ружьём» женщин-подданных Российской империи ли, иностранных ли держав, он также не приводит. Это не означает, что ничего подобного не происходило, но, по крайней мере, аналогичные «двум миллионам немок» величины в историографии Первой мировой войны отсутствуют.

Легенда о двух миллионах

Вторая мировая война изучена не в пример лучше своей предшественницы, и всестороннее изучение её истории продолжается. Достоянием общественности становится всё больший объём фактов и их интерпретаций. В рамках темы творимого Красной армией насилия за минувшие 70 лет даже оформились своеобразные символы. Будь то фотография, событие или цитата, они остаются на слуху и воспринимаются как бесспорные свидетельства злодеяний советских войск. Рассмотрим некоторые из них, дабы понять, насколько подобные символы достоверны или же мнимы.

Возможно, читателю в интернете встречался этот фотоснимок:

Зачастую он оказывается иллюстрацией к рассуждениям о мародёрстве красноармейцев в Берлине 1945 года. Казалось бы, всё очевидно: солдат отнимает велосипед у добропорядочной немки. Именно так фото было впервые прокомментировано в отечественной печати в 1994 году.

Однако знакомство с его первыми публикациями в зарубежных СМИ (Time, National Geographic Magazine, Life) обнаруживает совсем иное толкование запечатлённого сюжета. Оригинальная подпись к данному фото гласит: «Русский солдат пытается купить велосипед у женщины в Берлине. Недоразумение случилось после того, как русский солдат пытался купить велосипед у немецкой женщины в Берлине. Отдав ей деньги за велосипед, он полагает, что сделка состоялась. Однако женщина считает иначе».

Налицо инцидент, обусловленный разделившим красноармейца и немку языковым барьером. Но приравнивать неловкую попытку приобретения имущества к грабежу было бы столь же абсурдно, как и записывать всех солдат РККА в насильники ввиду их половой принадлежности.

В 2000-х годах немецкую пропаганду военной поры превзошёл британский автор Макс Хастингс:

• «Впервые русские вторглись в Восточную Пруссию 22 октября 1944 года, когда 11-я гвардейская армия захватила Неммерсдорф и несколько других пограничных деревень. Пять дней спустя 4-я армия генерала Фридриха Хоссбаха отвоевала их. Вряд ли там выжил хотя бы один гражданский. Женщины были на дверях сараев, или раздавлены танками после изнасилования, а их дети – убиты. Красная армия в своей не единичной, а систематической жестокости могла бы соперничать с нацистами».

Инцидент в Неммерсдорфе был незамедлительно предан огласке на страницах рупора нацистской пропаганды «Фёлькишер Беобахтер». Официальной позиции отечественной науки по нему доселе нет. Однако труд независимого исследователя И. Петрова, сопоставившего данные всех доступных источников по трагедии в Неммерсдорфе, показал: бесспорными фактами ни о распятиях, ни об изнасилованиях мы не располагаем. До тех пор, пока не станут обнародованы данные на сей счёт из российских архивов, произошедшее в Неммерсдорфе с равной вероятностью может быть как делом рук красноармейцев, так и провокацией гитлеровцев a-ля операция «Консервы», открывшая Вторую мировую войну. Единственными безусловными сведениями Петров завершил свою работу: «21–22 октября 1944 года в Неммерсдорфе было убито 26 местных жителей и беженцев. В боях за Неммерсдорф в октябре 1944-го и в январе 1945-го погибло более 300 солдат и офицеров Красной армии». Хастингсу же оказалось тесно в подобных рамках исследовательской этики.

Между тем, налицо и другая проблема: состав источниковой базы и степень её критики. Зарубежные исследователи преступлений Красной армии, как правило, опираются на сведения из воспоминаний участников и современников рассматриваемых событий. Мемуары – априори наименее достоверный тип исторических источников, несущий на себе неистребимую печать субъективизма. В данном случае запечатлённые начиная с 1950-х годов свидетельства немецкой стороны зачастую имели своей целью ни много ни мало взять реванш за исход войны. Это признают даже авторы с тенденцией к обличению Красной армии. В самом деле, как следует расценивать исповедь якобы изнасилованной красноармейцем Петькой женщины, не скрывающей от потомков своих нацистских убеждений? Увы, это вопрос из разряда риторических.

«…Настанет день, когда российская и европейская память о войне, которая была самым главным общим опытом ХХ в., соединятся, станут носителями одних и тех же ценностей демократии и свободы…» (современный историк д-р Мария Феррети, Италия).
На фото – повешенная немцами в деревне Тёплое Луганской области советская женщина, казнённая за хранение боеприпасов.

Однако наиболее известный глашатай «правды» о насилии Красной армии не терзался им. В 2002 году вышла в свет, а два года спустя была переведена на русский язык книга английского историка Энтони Бивора «Падение Берлина. 1945». Он писал:

• «

• Наиболее шокирующими, с российской точки зрения, выглядят факты насилия советских солдат и офицеров, совершённые против украинских, русских и белорусских женщин и девушек, освобождённых из немецких рабочих лагерей. Многим девушкам было всего по шестнадцать, а то и по четырнадцать лет, когда их угоняли на принудительные работы в Германию. Подобного рода случаи делают совершенно несостоятельной любую попытку оправдать поведение советских солдат с помощью слов о том, что они, мол, мстили за преступления нацистов в Советском Союзе».

Оговорка автора даёт повод предположить, что самого Бивора и его соотечественников подобные «факты» не шокируют. Хотя он тем самым лишь подчеркивал, что принял пас российских исследователей, на труд одного из которых, доктора исторических наук Е. С. Сенявской, и сослался. Однако в её монографии «Психология войны в ХХ веке» ничего подобного попросту нет. Бивор солгал, и, словно в подтверждение правоты Гитлера, его ложь получила необычайное распространение. Он же впервые широко озвучил количество предполагаемых жертв насилия Красной армии:

«По оценкам двух главных берлинских госпиталей, число жертв, изнасилованных советскими солдатами, колеблется от девяноста пяти до ста тридцати тысяч человек. <…> Представляется, что всего было изнасиловано порядка двух миллионов немецких женщин, многие из которых (если не большинство) перенесли это унижение по нескольку раз».

Этой же страшной цифрой, правда, без намёка на её геометрическую прогрессию, оперирует и доктор Бишль, процитированная нами в начале статьи. Как же были получены упомянутые данные?

Формула насилия

В начале 1990-х годов ещё один германский исследователь, Барбара Йор, задалась целью выявить количество изнасилованных в 1945 году женщин в столице Германии. Опираясь на данные одной из берлинских клиник, в которой обследовались беременные немки, она получила 1156 русских новорождённых к августу 1946 года, или 5% от общего количества родившихся детей. Затем – десятикратно увеличила это число, приняв за аксиому, что 90% изнасилованных женщин прерывали беременность. Допустив, что беременела пятая часть всех жертв, Йор умножила промежуточный результат на пять и получила 57 800 женщин. Ну, а затем предположила, что изнасилованы могли быть не только девушки и женщины репродуктивного возраста… За счёт юных девочек и фрау преклонных лет и было получено среднее арифметическое >110 000 изнасилованных горожанок. Полагаем, условность большинства переменных в этом выражении очевидна, а само оно более походит на манипуляцию. На недобросовестность Йор в отношении статистики рождаемости (например, суммирование ею предполагаемых изнасилований и брачных союзов) обоснованно указывает всё тот же И. Петров.

Впрочем, здесь являются валидными хотя бы исходные данные. Следы же двух миллионов изнасилованных немок теряются. Впервые обнародовав столь колоссальную величину, Йор апеллировала к ныне покойному статистику Герхарду Райхлингу, темы насилия в собственных капитальных трудах не касавшемуся вовсе. О том, на основе каких источников была получена эта величина, спросить уже не у кого. Иначе говоря, документального подтверждения она не имеет.

Но неужели в этой истории вовсе отсутствуют точные данные? Отнюдь, и они не являются секретом за семью печатями. На состоявшемся в 2013 году научном коллоквиуме доктор Бишль с удивлением узнала от Е. С. Сенявской не только о лжи Бивора. Прозвучали и цифры, не вполне коррелирующие с её концепцией…

«Данные, приведённые в докладе военного прокурора 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенанта Яченина, охватывают период 22 апреля–5 мая 1945 года. Семь армий, 908,5 тысяч человек, период штурма Берлина. 142 случая преступлений против гражданского населения, включая грабежи, несколько убийств и 72 случая изнасилования. 72 мерзавца на 908 тысяч человек».

При этом документы подтверждают, что в дальнейшем число этих преступлений только сокращалось. Велико ли это количество? Да, безусловно. Но вместе с тем оно в полторы тысячи раз меньше заявляемого числа обесчещенных жительниц одного лишь Берлина.

Никакой систематики в этих грязных посягательствах не было, не говоря уж об их поощрении «сверху». Напротив, ещё 21 января 1945 года командующий 2-м Белорусским фронтом Маршал Советского союза К. К. Рокоссовский издал приказ № 006, предписывающий «направить чувство ненависти людей на истребление врага на поле боя», а не на причинение вреда мирному населению. Последнее однозначно характеризовалось как опасное явление, подрывающее моральную атмосферу и боеспособность армии. 27 января аналогичный приказ был подписан командующим 1-м Украинским фронтом Маршалом Советского союза И. С. Коневым, 29 января – Маршалом Советского союза Г. К. Жуковым. Наконец, 20 апреля 1945 года положения этих приказов были обобщены в специальной директиве Ставки.

Пренебрежение ими сурово каралось – с начала 1945 года за преступления в отношении некомбатантов военные трибуналы осудили 4148 офицеров и немалое число рядовых военнослужащих. Проводились показательные судебные процессы; запятнавшие себя бесчинствами красноармейцы приговаривались к смерти. За уровень дисциплины среди рядового состава отвечали офицеры. Например, подписанный начальником штаба 1-й гвардейской танковой армии гвардии генерал-лейтенантом Шалиным 11 марта 1945 года приказ гласил:

«Не представлять к правительственным наградам и очередным званиям тех командиров частей и соединений, их заместителей по политчасти, в которых их подчинённые будут продолжать пьянствовать, самодурствовать, насильничать и заниматься мародёрством».

Завершая предпринятый обзор, хотелось бы отметить, что позиция многих вышеупомянутых авторов, от Бивора до Бишль, представляет собой зону парадоксов:

• они рассуждают о воссоединении памяти о войне, но в рамках этого единства порой отводят Красной армии место армии-насильницы;
• они апеллируют к объективности, однако не брезгуют манипуляцией фактами и даже прямым подлогом;
• они постулируют прогрессивность гендерного подхода к изучению столь сложной проблемы, и сами же низводят его до уровня фрейдистских схем, сплетен и скабрёзностей;
• они вынуждены опираться на массив однобоких источников, в основном германской мемуаристики, отмечая довлеющий над ними дух реваншизма, и при этом не слишком стремятся к изучению документальных первоисточников в открытых фондах российских архивов, прежде всего Центрального архива Министерства обороны РФ.

В этой связи совершенно справедливым и честным в отношении сложившейся ситуации нам видится высказывание историка Е. С. Сенявской на сей счёт:

«Не может быть общей памяти о войне у палача и жертвы… У тех, кто вспоминает свой оккупационный опыт как некое неудобство в связи с тем, что из-за блокады Средиземного моря вовремя не подвозили апельсины, и тех, чьих родственников сжигали заживо в тысячах белорусских, украинских и русских Хатыней. Память о войне у каждого своя, и события нужно рассматривать в жёстком историческом контексте, не отделяя причины от следствия и не меняя их местами».

Насколько это удалось сделать в проведённом обзоре – судить вам.